В статье психиатра Л. Прозорова "Кокаинизм и преступность", вошедшей в нашу антологию "Белый яд", рассказывается о "талантливой поэтессе и актрисе П.":

"Талантливая актриса и поэтесса П., доставленная ко мне на экспертизу следователем, нюхает кокаин, потому что разочаровалась во всем, — в искусстве, которое она любила, в мужчинах, к которым чувствует отвращение, наконец, в самой себе. Родные находят ее раздетой, пронюхавшей все в одном из притонов на «Трубе». Дело возбуждено о ней потому, что, будучи «занюханной», она подписала какой-то протокол и потом, безо всякой нужды, на суде отказалась от своей подписи".

Составитель антологии А. Шерман предположил, что речь идет о Наталье Поплавской ("королеве наркоманов", по выражению поэта Рюрика Ивнева), старшей сестре одного из лучших поэтов русской эмиграции Бориса Поплавского. Действительно, описание "талантливой поэтессы и актрисы" почти буквально совпадает с воспоминаниями мемуаристки Н. Серпинской:

«Отец Наташи Поплавской — инженер, председательствующий в организованном для борьбы с большевиками в 1917 году «Обществе фабрикантов и заводчиков» — бежал с Павлом Павловичем Рябушинским через Ростов-Одессу в Париж, обещав выписать жену и дочь. Однако время шло, но ни известий, ни денег обе женщины не получали. Они стали продавать меха, драгоценности, потом себя. Мать, благоразумная и рассудочная, завела себе солидного покровителя, а Наташа кидалась из стороны в сторону, опускаясь все ниже. В 1921-1922 годах ее, оборванную, опухшую от пьянства, в опорках, с компанией профессиональных бандитов и воров встречали на Трубной площади — очаге всего хулиганского и наркоманского люда. Наконец, во время нэпа какие-то друзья ее отца, очевидно, получив директивы из Парижа, выхлопотали ей паспорт и снабдили деньгами на дорогу. Потом о ней доходили из-за границы противоречивые, путаные слухи, выдуманные, впрочем, как вообще обо всех эмигрантах. То она вышла замуж за мелкобуржуазного француза и сделала даже двух детей, превратившись в семейную даму. То какой-то экзотический принц, прельстившись ею в ночном кабаре, женился на ней и увез на свой «дикарский остров» где-то на Тихом океане, и Наташа теперь — королева нескольких тысяч дикарей. Особенно занятно было представлять ее в короне из перьев, с кольцом, продетым в носу, в бусах и листьях вокруг пояса, прыгающую под звуки тамтама через священные костры. Выходило — прямо идеал модных романов Поля Морана. Ее близкие знакомые, родные, «бывшие люди», равнодушно смотревшие и ничего не делавшие, чтобы спасти ее, направить по другому, трудовому пути, легко доступному всякой живой, толковой женщине, захлебываясь от восторга, с уважением рассказывали о сделавшей «феерическую карьеру» Наташе Поплавской»

(Серпинская Н. Флирт с жизнью. М., 2003. С. 222-223).

Здесь далеко не все точно, и скажем сразу — ни годы жизни, ни судьба Поплавской достоверно не известны (по одной из версий, умерла за границей в 1920-х годах от туберкулеза). Поплавская выступала с чтением своих и чужих стихов на литературных вечерах, выпустила единственный сборник "Стихи зеленой дамы" (М., 1917) и осталась в литературе двумя стихотворениями. Одно, "Ты едешь пьяная и очень бледная", в "городской фольклорной" версии было превращено в романс Петром Лещенко, другое, "Попугай Флобер", положил на музыку Александр Вертинский.

Стихи ее манерные и "дамские". Вот, пожалуй, лучшее:

В кафе

В этом маленьком грязном кафе

(Ах, забыть ведь не в нашей власти);

Еще тлеет ауто-да-фэ

Моей прежней страсти.

В тусклом омуте пыльных зеркал

Милый облик я тщетно ловлю.

Так недавно он мне здесь сказал:

«Я тебя люблю».

За диванами в дальнем углу

Мы скрывали нашу любовь.

Помню ясно мальчишку-слугу

С губами как кровь,

И хозяйку за кассой направо,

И лица ея сонную лень.

Здесь мы пили утром какао,

Каждый день.

Помню нашу последнюю встречу

Холод нежных когда-то глаз,

Может быть я тебя здесь встречу

Еще раз?

Может быть ты захочешь, усталый

Вспомнить ласку ушедших дней.

— Помнишь, как я тебя целовала?

— Ты счастлив с ней?

Я жду безнадежно, безвольно

Все прозрачнее бледный профиль.

— Как жутко, как страшно, как больно.

______

Возьмите, я не хочу кофе.

Ты едешь пьяная и очень бледная

По темным улицам, домой, одна.

И странно помнишь ты скобку медную

И штору синюю его окна:

И на диване подушки алые

Духи D'Orsay, коньяк Martel.

Глаз янтарные, всегда усталые

И губ распухших горячий хмель.

Пусть муж обманутый и равнодушный

Жену покорную в столовой ждет.

Любовник знает — она послушная,

Молясь и плача, опять придет.

Попугай Флобер

(версия А. Вертинского)

Я помню этот день. Вы плакали, малютка.

Из Ваших серых подведенных глаз

в бокал вина скатился вдруг алмаз

и много, много раз я вспоминал

давным-давно, давным-давно

ушедшую минутку.

На креслах в комнате белеют Ваши блузки.

Вот Вы ушли, и день так пуст и сер.

Грустит в углу Ваш попугай Флобер.

Он говорит: "jamais", он все твердит:

"jamais", "jamais", "jamais", "jamais"

и плачет по-французски.

Наркотики сгубили не только Наталью, но и ее брата — Борис Поплавский умер от отравления наркотиками в Париже в 1935 году в возрасте 32 лет, возможно, был намеренно отравлен. Все это хорошо известно, однако мало кто знает, что свой недолгий и славный путь в литературе Поплавский начал с фантастики. Его первой публикацией стало фантастическое стихотворение "Герберту Уэльсу", напечатанное в севастопольском альманахе "Радио" (1920). К слову, фантастическим был весь альманах, целиком воспроизведенный в нашей книге "Обвалы сердца: Авангард в Крыму" (2011).

ГЕРБЕРТУ УЭЛЬСУ.

1.

Небо уже обвалилось местами,

Свесились клочья райских долин.

Радости сыпались, опрокидывая здания,

Громы горами ложились вдали.

Стоны сливались с тяжелыми тучами.

Зори улыбку отняли у нови,

А мы все безумней кричали: «отучим мы

Сердце купаться в запутанном слове!»

Крик потонул наш в конвульсиях площадей,

Которые в реве исчезли сами.

Взрывов тяжелых огромные лошади

Протащили с безумьем на лезвиях аэросани.

В саване копоти ангелов домики

Бились в истерике, в тучах путаясь,

А Бог, теряя законов томики,

Перебрался куда-то, в созвездия кутаясь.

А мы, на ступенях столетий столпившись

Рупором вставили трубы фабричные,

И выдули медные грохотов бивни

В спину бегущей библейской опричине:

– Мы будем швыряться веками картонными!

Мы Бога отыщем в рефлектор идей!

По тучам проложим дороги понтонные

И к Солнцу свезем на моторе людей!

2.

Я сегодня думал о прошедшем.

И казалось, что нет исхода,

Что становится Бог сумасшедшим

С каждым аэробусом и теплоходом.

Только вино примелькается –

Будете искать нового,

Истерически новому каяться

В блестках безумья багрового.

Своего Уливи убили,

Ну, так другой разрушит,

Если в сердце ему не забили

Грохот картонных игрушек.

Строительной горести истерика…

Исчезновение в лесах кукушек…

Так знайте ж: теперь в Америке

Больше не строят пушек.

Я сегодня думал о прошедшем,

Но его потускнело сияние…

Ну, так чтож, для нас, сумасшедших,

Из книжек Уэльса вылезут новые Марсияне.

Уливи — это итальянец Джулио Уливи (1881-после 1936), лжеизобретатель "М-лучей" или очередных "лучей смерти". Но что за "новые Марсияне" вылезут из книг Уэлса? Просто так, для красного словца и рифмы, потому что Уэллс и "Война миров"? Надо думать, что нет — но об этом в другой раз.